Оставалось лишь прилечь на сундуки, покрытые пахнущим сеном тюфяком, поставить ближе подсвечник и лампы, и раскрыть книгу.

Спустя долгое время от повечерия и почти до полуночи Беренгария Наваррская занималась летописным трудом, составленным неким монахом Гизельхером Аахенским почти пятьсот лет назад и в глазах принцессы постепенно нарастало беспокойство, а густые брови хмурились. Наконец она отложила книгу, поднялась с ложа, тихонько заглянула в комнату мадам де Борж – убедиться, что камеристка легла отдыхать – и предприняла весьма странные действия.

Первым делом Беренгария освободила стол, порылась в сундучке и, отыскав там белоснежную льняную скатерть, расстелила ее поверх столешницы. Затем, вспомнив, что лишние глаза ей сейчас только помешают, подбежала к двери и заперла ее на засов – не дай Господь, заявится преподобнейшая Ромуальдина Кальтаниссеттская. Тогда не избежать жуткого нагоняя от аббатисы, а то, глядишь, тяжелой епитимьи, которую придется выполнять год.

Колдовство, как нынешним вечером убеждала Беренгария оруженосца сэра Мишеля, мессира Сержа, дело весьма и весьма предосудительное. Но следует помнить, что ведовство, производимое человеком при помощи дьявольских сил, и магия, присущая некоторым определенным предметам от природы, а значит, от Бога, различаются так же, как облако Рая и клубы дыма от адского пламени. Человек может лишь вызвать силы, заключающиеся в данном предмете и использовать ее по своему усмотрению, в зависимости от желания, доброго или злого. Беренгария, как истинная католичка, зла не желала никогда и никому.

Теперь настал черед Подарка, подношения Хайме де Транкавеля – бывшего восторженного любовника и, как казалось принцессе, очень несчастного человека, являвшегося младшим сыном семейства Транкавель из лангедокского графства Редэ. Маленький кусочек темного камня, среди алхимиков именуемого черным агатом. Камешек, взятый Хайме из стены его замка – Ренн-ле-Шато.

Беренгария никогда никому не признавалась, что однажды в жизни столкнулась с силой, которую не назовешь ни магией, ни колдовством. Это было нечто большее, другое, очень особенное. Имя ему – Ренн-ле-Шато. Живой замок.

…С Транкавелями принцесса первый раз познакомилась два года назад, во время празднования Рождественских праздников с 1187 на 1188 год. Конечно, мессир граф Редэ, Бертран де Транкавель, глава семьи, приезжал к наваррскому двору в Беарне и раньше, благо считался военным и политическим союзником короля Санчо, но тогда Беренгария была совсем маленькой и почти не запомнила строгого седоволосого господина, держащего себя с гордостью, недоступной иным королям.

На Рождество 1187 года граф Редэ привез с собой всю семью: старшего сына Рамона с женой Идуанной из Фортэна, среднего – Тьерри, и двух младших детей – Хайме де Транкавеля да Хименес и маленькую дочку Бланку, которой едва исполнилось тринадцать лет.

Двор отпраздновал новогодние праздники в Беарне, а затем король Санчо со свитой, приближенными и гостями перебрался ко дню святого апостола Павла, празднующегося ровно через месяц, 25 января, в Барселону, в замок брата короля, его светлости графа дона Педро Барселонского. Однако внимательная Беренгария отлично запомнила, что Транкавели приехали в столицу Наварры задолго до Рождества и справили свой праздник, на который почти никого не пригласили. Если не считать самого короля Санчо и своих близких друзей, приехавших вместе с ними из Лангедока – Плантаров, семью де Бланшфор, д'А-Ниоров и некоторых других. Беренгарию, разумеется, не позвали, ибо Бертран де Транкавель хотел видеть на своем торжестве только короля и старшего сына наваррской фамилии, молодого дона Карлоса.

Случилось это 23 декабря 1187 года, в день памяти святого Дагоберта. Того самого короля из династии Меровингов, о котором повествовала выданная Марией Медиоланской запрещенная летопись.

Отец вернулся в покои несколько озадаченным. Дон Карлос к тому времени ушел к жене, двое других сыновей наваррского короля развлекались где-то в городе, переодевшись простецами, младшая дочь Маргарита сидела с кормилицей и подругами в своих комнатах замка. Беренгария, сбежав от общества сестры, тайком забралась в кабинет отца, решив дождаться его возращения и расспросить о празднестве.

Она отлично помнила, как выглядел отец в тот вечер. Ее батюшка был очень невысок ростом, лыс и толст, однако, по общему мнению, являлся самым веселым человеком королевства. Есть добрые толстяки – они симпатичны всем и каждому, а есть злые, наподобие нынешнего короля Франции Филиппа-Августа – эти представляют собой тип злодея из сказок: мрачная обрюзгшая рожа, волосатые лапы, нависающее над поясом брюхо и кинжал за пазухой. Санчо Наваррский относился как раз к числу добрых толстяков. Вечно улыбается, со всеми любезен и куртуазен, большой любитель выпить и поохотиться на кабана в горах, невероятно гостеприимен и любим всеми своими подданными – от дворян до простецов.

Но на этот раз Беренгария отца не узнала. Санчо смотрел, будто травимый собаками горный медведь. Принцесса всполошилась:

– Батюшка, что стряслось? Вам не понравился праздник?

– Не понравился, – Санчо Мудрый предпочитал говорить детям правду и только правду, что бы не случилось. – Такое чувство, словно я оказался в чужом мире, населенном не людьми, а… Существами, похожими на людей, но не обладающими человеческой душой. Детка, если заметишь в глазах собеседника пустоту, заканчивай разговор и убегай подальше.

– Папенька, вы о ком? – не поняла Беренгария, которой тогда не исполнилось и шестнадцати.

– Граф Редэ и его отродья! – рявкнул король, еще больше напугав дочь, но тут же погладил ее по голове. – Прости, я не хотел повышать на тебя голос. Вообрази, они, разумеется, блюли этикет, но смотрели на меня, будто на своего вассала! Словно я им что-то должен! Детка, если ты хоть раз подойдешь к одному из Транкавелей без дамы-камеристки… а лучше – без вооруженной охраны в два десятка человек, я прикажу отдать тебя в монастырь!

Санчо Мудрый сплюнул прямо на пол, поцеловал дочку и, бурча под нос что-то неразборчивое, но очень грозное, отправился в опочивальню, оставив Беренгарию в испуганном недоумении.

Перед Рождественской мессой гостей из Лангедока представили всей королевской семье, а не только монарху и наследнику. Беренгария удивилась во второй раз – что же так напугало отца? Да, без сомнения, граф Редэ очень величествен (он был без супруги, ибо его вторая жена несколько лет назад скончалась), старший сын, Рамон, выглядит великолепно и вовсе не из-за костюма – безумно красивое породистое лицо, густые черные волосы аж с просинью, какая бывает на пере ворона, высок, широкоплеч. Настоящий рыцарь из баллад. Средний, Тьерри, в отличие от брата, невзрачен, скуласт, взгляд какой-то равнодушный и отсутствующий. Любопытная Беренгария, пристально наблюдавшая за Транкавелями, отметила для себя, что Тьерри ничто не развлекало – даже на турнире, случившемся следующим днем, он смотрел за поединками с невероятной скукой. Младший, Хайме… Еле оперившийся птенец. Пройдет еще немного времени, и, возможно, он вырастет в красивого мужчину, в котором будет прослеживаться и благородная кровь Транкавелей, и арагонские корни матери, донны Чиетты да Хименес из Сарагосы. Сейчас Хайме Беренгарию не привлек. Обычный мальчишка.

Дальше была долгая дорога королевского двора из столицы, Беарна, расположенного возле южного побережья Бискайского залива, в Барселону. Транкавели гостили у наваррцев еще почти три месяца, и очень скоро Рамон де Транкавель стал первым любовником принцессы Беренгарии Наваррской.

Теперь, спустя два года, Беренгария, набравшаяся достаточного опыта общения с мужчинами, с неохотой признавала: Рамон ее совратил. Безыскусно и навязчиво, получая несказанное удовольствие от самого процесса совращения и чувства собственного превосходства. Впрочем, точно так же Беренгария сознавалась самой себе – она сама во многом виновата. Слишком много внимания оказывала красивому дворянину, слишком часто позволяла Рамону приглашать ее на прогулки в барселонских парках, примыкавших к дворцу-замку дядюшки Педро, первой позволила себя поцеловать. И это при условии, что Рамон был женат и… И, ничуть не стесняясь, оказывал недвусмысленные знаки внимания брату своей супруги, мессиру Гиллему де Бланшфору. Равно как и другим симпатичным девицам и юношам, имевшим несчастье попасть ему на глаза. Рамон считал, что ему дозволено все, и не обращал внимания на косые взгляды придворных короля Санчо.