– Нет, – мотнул головой Казаков и протянул руку за одеждой. Слабость еще оставалась, но встать на ноги он мог вполне. – Просветите.

Рено с выражением процитировал:

– Намек на Ричарда? – поднял бровь Казаков. – Так они действительно… того?

– Содомиты? – фыркнул Рено де Шатильон. – Как можно так подумать о короле, сударь? Ричард и Бертран просто… просто близкие друзья. Вам этого достаточно? Кстати, не коситесь на свою царапину. Она достаточно глубока, но теперь края не разойдутся и перевязка не нужна. Только поберегите руку. Беренгарии скажете, что почувствовали себя лучше и отправились гулять на свежий воздух. Иногда случается, что самые тяжелые раны великолепно излечиваются за весьма короткое время… Сапоги в углу, видите? Идемте.

– Часы верните, – невозмутимо потребовал Казаков, а Рено, хмыкнув, перебросил ему легкий черный корпус с ремешком на липучке.

Беренгарию встретили по дороге. Принцесса с неизменной пожилой и молчаливой камеристкой как раз поднималась на высокое каменное крыльцо странноприимного дома и застыла в легком ужасе, увидев, что Казаков умудрился подняться на ноги, хотя только лишь ночью был едва не при смерти.

– Серж? – принцесса сверкнула карими глазами и приоткрыла рот. – О, мессир Ангерран! Счастлива вас видеть, сударь. Серж, вы куда?

– Мне лучше, – деревянным голосом ответил Казаков. – Мы с… Ангерраном де Фуа хотим погулять в миндальном, то есть в этом… оливковом саду.

– Кхм, – Беренгария удивилась еще больше, а Ангерран откровенно фыркнул. Казаков наконец-то осознал, что на здешнем куртуазном жаргоне фразочка о прогулках в миндальных садах является пошлейшей двусмысленностью. Теперь еще и с Беренгарией придется объясняться.

Принцесса обозрела смеющегося в кулак де Фуа и нехотя улыбнулась:

– Господин Ангерран, зачем вы учите мессира Сержа всяким гадостям? А вам, сударь, нужно лучше знать язык. Однако если вы на самом деле полагаете, что ваше здоровье в безопасности, обязательно погуляйте. Я буду у себя. Читать латинских авторов.

Принцесса, сделав неглубокий реверанс, упорхнула, а Казаков едва не заржал. Знаем мы ваших латинских авторов. Аристотелем там и не пахнет. Куда только смотрит мадам де Борж?

– Пока вы спали, – меланхолично сообщил Рено, – я случайно наткнулся на книжку Овидия. Надо полагать, именно этим чтением увлекается милейшая Беренгария? Не пепелите меня взглядом, Серж, я положил книгу на место и вообще предполагаю, что молодым девицам обязательно следует читать Овидия. Он отличный воспитатель… Итак, мы одни, но только не в миндальном саду, а в оливковом, значит, можно приступать к скандальным диспутам. Слушаю вас. С чего же началось ваше появление на благословенном острове Сицилия?

Казаков подумал, как бы попроще изложить свою историю, оторвал травинку, засунул в рот, пожевал и произнес:

– Рено, вы бы очень удивились, увидев прямо здесь Карла Великого или, например, Бернара Клервосского?

– Полагаю, очень, – согласился Шатильон, благосклонно опустив седую голову. – Они же умерли, а некроматия весьма не поощряется церковью. Карл и Бернар давно в раю. Вызывать души умерших из рая – способствовать дьяволу.

– Дело-то в том, – решился Казаков, – что эти двое умерли, а я вроде как еще не родился. В общем, слушайте и старайтесь не перебивать. Согласны?

– Не имею привычки перебивать интересного собеседника, – чуть обиженно сказал Рено. – Однако впервые вижу человека, заявляющего, что он еще не рожден. Начало интригующее. Продолжайте.

Казаков и продолжил. Те самые часы сменили множество цифр на сероватом мониторе, один раз бесцеремонный Райнольд Шатильонский даже сбегал с неприличной для уважаемого старца быстротой в трапезную залу монастыря, изъять у монахинь кувшин вина, другой раз за вином пошел Казаков и даже нарвался на преподобную аббатису, только ахнувшую, увидев шествовавшего по смиренной обители оруженосца в распахнутом колете и с открытым воротом рубашки, смущавшим послушниц голой шеей. Репрессии, однако, не воспоследовали, ибо Казаков промелькнул столь быстро, что Ромуальдина не успела учинить скандал.

Рено почти ничего не спрашивал, только уточнял. Восемь столетий промелькнули перед ним в малограмотных норманно-французских фразах мессира оруженосца менее, чем за час – рухнувшие под натиском арабов государства крестоносцев, разгром тамплиеров при Филиппе Красивом, Столетняя война, Возрождение, Новый Свет, революции, мировые войны, безумный всплеск техногенной цивилизации и, наконец, весьма странное событие, происшедшее 13 августа, когда нерожденный появился там, где ему быть ну уж никак не следовало.

Единственно, Казаков поостерегся рассказывать историю Гунтера – мало ли? Для Шатильона мессир фон Райхерт остался просто дворянином из Священной Римской империи, пускай и необычным.

– И что же, сэр Мишель де Фармер все знает? – поинтересовался в финале Рено. – История, которую вы мне рассказали, попахивает сумасшедшинкой или ересью.

– Наверное, именно поэтому мой рыцарь, простите, сюзерен, предпочитает забыть странности, сопровождавшие появление на свет его оруженосца, и считает меня просто дворянином из России. Я вам не врал о своем происхождении, просто за восемь столетий язык сильно изменился.

Шатильон философски снял с кувшина крышку и хлебнул. Красное вино никогда не помешает.

– Слышали итальянскую поговорку? – спросил Рено. – Она звучит так: «Se non e vero, e ben trovato», в переводе – «Коли это ложь, то слишком хорошо выдумано». Допустим, я вам поверю. Что дальше?

– Ничего, – недоуменно пожал плечами Казаков. – Я тут есть, то есть в наличии. Вернуться обратно – никак. Придется здесь обживаться, учиться… Вроде бы начал. Райнольд, я вам рассказал все. Понимаете, что этим я поставил себя под очень серьезную угрозу?

– Под угрозой, – значительно сказал Шатильон, передавая кувшин Сергею, – вы находились сегодня утром, когда встали на дорогу, ведущую к черной горячке и довольно быстрой, но неприятной смерти. За пятьдесят восемь лет, которые я живу на этом свете, я научился держать язык за зубами, когда это нужно. Надеюсь, когда-нибудь научитесь и вы. Как забавно получается, сударь!.. Мы с вами взаимно владеем тайнами друг друга. Ваш сон не обманул. Какое из этого следствие? Правильно, теперь у нас есть основания друг другу доверять, ибо ничто так не сближает людей, как общий секрет. Но, признаться, все, рассказанное вами, настолько невероятно… Я всегда предполагал, что ждать Апокалипсиса следует со дня на день, а тут выходит – мир существовал еще восемьсот лет после моего века. Вариантов два: либо вы действительно сумасшедший и гениальный обманщик, либо все-таки говорите правду. Э-э… Значит, всемогущий Орден тамплиеров однажды рухнет?

– Именно, – Казаков решил не щадить Рено и говорить полную правду. – Через сто восемнадцать лет король Франции Филипп IV при поддержке Рима арестует всех тамплиеров, великий магистр Жак де Молэ погибнет на костре, а сам Орден будет запрещен.

– Молэ? – нахмурился Рено. – Ага, есть такой небогатый род в Провансе. Крайне любопытно, крайне… И еще этот ваш сон… Оставим. Вы сказали, будто собираетесь здесь просто жить, привыкать, учиться. Но ведь человек должен чего-то достигнуть. Вы чего-то хотите, Серж? Я имею в виду…

– Деньги, титул, землю? – быстро подсказал Казаков. – Конечно! Имея свое место в жизни, я получу независимость. От сэра Мишеля, например. Я привык служить государству, а не конкретному человеку. По здешним меркам я только обычный солдат в составе крайне маленького отряда. Рыцарь и два оруженосца… Вот пример – Мишель подданный Ричарда, но сейчас сражается против своего короля. Да и в Крестовый поход он мог бы не идти – его ведь никто не заставлял? Нет того порядка, к которому я привык, когда все и каждый подчиняются одной цели – благо страны, государства, королевства. У меня такое впечатление, что у вас здесь каждый действует сам за себя и для себя. Собрать людей можно только ради идеи – здесь эта идея выражается в Гробе Господнем и Иерусалиме, в мои времена ею считалась либо никому не понятная «европейская демократия», представлявшая собой одни сопли и заставлявшая обывателя рыдать над участью приговоренного к смерти убийцы, порешившего полсотни человек. Такая же система послушания, как при сильном короле, только гораздо хуже. Основанная на весьма непрочном фундаменте из соплей. Либо вторая и куда больше нравящаяся мне идея – сильное государство, где все подданные трудятся ради своей страны, а, значит, и для себя. Здесь я не вижу своей идеи, уж простите, Рено. Все чужое. Даже Русь, если я однажды доберусь до земель, которые в будущем окажутся моей родиной. Город, в котором я родился, еще не построили, это случится только через пятьсот лет. Мне, говоря откровенно, нечего здесь делать. Старые привычки так просто не обрубишь. Можно потрудиться, лет за десять, если очень повезет, получить свой кусок земли с крестьянами и захудалым городком и попробовать тащить их за шиворот в светлое будущее в соответствии со своими разумениями, но мир-то не изменится! Мои старания забудут сразу после моей смерти.